батистовая рубашечка прикрывала лишь животик, и когда Елизавета Тимофеевна наконец увидела его, она тут же опустилась на колени, ласково потрогала его тепленькие ступни и проговорила:
– Ленечка… это же мой Ленечка, сыночек родненький. А я думала…
С этими словами она зарылась лицом в одеяльце и горько заплакала. Максим вышел из палаты, а Татьяна присела рядом с мамой, обняла ее за плечи и сказала в самое ухо:
– Мамочка, любимая моя, пусть будет Ленечка, твой сыночек, мой сыночек, какая разница. Ты только люби его, узнавай. Помни, что у тебя есть мы, твои дети, Эдик, Ленечка и твоя непутевая дочь Таня. Мы никогда не бросим и не оставим тебя. А если хочешь, мы сейчас возьмем и уедем домой, хочешь?
Елизавета Тимофеевна посмотрела на дочь сквозь пелену слез, затем снова с нежностью воззрилась на младенца и сказала:
– Ты Танечка, да? Ты живи теперь ради него, а я свое уже отжила. Только приносите мне Ленечку иногда. Я его никогда не забывала, всегда помнила. А мне здесь хорошо. Эдик навещает, кормят вкусно. А вот перед дочерью своей приемной я виновата. Недолюбила. Пусть она меня простит.
В дверях палаты стоял Максим, он смотрел на эту картину слезных признаний и волновался за Таню, как она отреагирует на все. Но она посмотрела на мужа, подмигнула с улыбкой, приподнялась сама и помогла встать маме.
– Ничего, я этого и не заметила, – сказала она, затем взяла маму за плечи, посмотрела ей прямо в глаза и произнесла: – Бог простит, а мне тебя прощать не за что. Дочери может быть и бывают приемные, а мамы нет.
На город спустился вечер, весенний, слегка прохладный. Красновы возвращались домой. Максим молча вел машину, Татьяна сидела на заднем сидении с сыночком на руках, который мирно спал, и думала о том, что самое большое, что она смогла сделать для мамы, она сделала. Она возродила в ее памяти, даже нет, в сознании, ту огромную утрату, которая когда-то сделала эту женщину несчастной на всю жизнь.
Она не верила в то, что мама совсем не любила ее, она просто не могла смириться с подменой. Теперь, сама став матерью, Татьяна отчетливо поняла, как это страшно потерять своего ребенка. Не может быть и места никаким обидам к той женщине, которая, превозмогая свою душевную боль, вырастила и воспитала чужую девочку, нерадивую, может быть и не горячо любимую, но не брошенную на произвол судьбы на руках несчастного отца-вдовца.
И пусть остаток жизни ее мамы будет освещен лишь светом воспоминаний, но в то же время пусть в ее угасающем сознании вновь возродится яркий огонек материнского счастья, которое она когда-то утратила, как ей казалось, навсегда. И не важно, что она, Татьяна, не смогла восполнить этой утраты, но зато ее маленький сын Ленечка стал той самой яркой звездочкой, которая еще посветит на жизненном пути этой настрадавшейся женщины.
